Она взглянула - взор ее заговорил вначале,
И взором я ответил ей, хоть оба мы молчали.
Казалось мне, что первый взгляд со встречею поздравил,
А новый взгляд едва меня погибнуть не заставил.
То свет надежды мне сиял, то света никакого.
О, сколько раз и умирал и оживал я снова!
Я к ней иду - мне все равно, какие ходят слухи,
Дорогу к ней не преградят ни люди и ни духи!
***
К опустевшей стоянке опять привели тебя ноги.
Миновало два года, и снова стоишь ты в тревоге.
Вспоминаешь с волненьем, как были навьючены вьюки,
И разжег в твоем сердце огонь черный ворон разлуки.
Как на шайку воров, как вожак антилопьего стада,
Ворон клюв свой раскрыл и кричал, что расстаться вам надо.
Ты сказал ему: "Прочь улетай, весть твоя запоздала.
Я узнал без тебя, что разлука с любимой настала.
Понял я до того, как со мной опустился ты рядом,
Что за весть у тебя, - так умри же, отравленный ядом!
Иль тебе не понять, что бранить я подругу не смею,
Что другой мне не надо, что счастье мое - только с нею?
Улетай, чтоб не видеть, как я умираю от боли,
Как я ранен, как слезы струятся из глаз поневоле!"
Племя двинулось в путь, опустели жилища кочевья,
И пески устремились к холмам, засыпая деревья.
С другом друг расстается - и дружба сменилась разладом.
Разделил и влюбленных разлучник пугающим взглядом.
Сколько раз я встречался на этой стоянке с любимой -
Не слыхал о разлуке, ужасной и непоправимой.
Но в то утро почувствовал я, будто смерть у порога,
Будто пить я хочу, но отрезана к речке дорога,
У подруги прошу я воды бытия из кувшина,
Но я слышу отказ; в горле жажда, а в сердце - кручина...
***
О Лейлы ласковый двойник, ты будь ко мне добрей:
Недаром другом я тебя избрал среди зверей!
О Лейлы ласковый двойник, не убегай отсель,
Быть может, долгий мой недуг ты исцелишь, газель.
О Лейлы ласковый двойник, мне сердце возврати:
Оно, как бабочка, дрожит, зажатое в горсти.
О Лейлы ласковый двойник, ты мне волнуешь кровь,
И ту, что не могу забыть, напоминаешь вновь.
О Лейлы ласковый двойник, со мной часок побудь,
Чтоб от больной любви моя освободилась грудь.
О Лейлы ласковый двойник, не покидай лугов,
Да вечно будешь ты вдыхать прохладу облаков.
Ты так похожа на нее, ты - счастье для меня,
И я поэтому тебе - защита и броня.
Тебя на волю отпущу, ступай ты к ней в жилье.
Спасибо ей за то, что ты похожа на нее!
Твои глаза - ее глаза, ты, как она, легка,
Но только ножки у тебя - как стебли тростника.
Весь божий мир, о Лейла, вся безмерность естества
Мою любовь, мою печаль в себе вместят едва!
Мне всё напоминает дни, когда с тобой вдвоем
Мы шли в степи, цвела весна - те дни мы не вернем!
Свой взгляд горящий от тебя пытаюсь отвести,
Но он упорствует: к другой нет у него пути.
Быть может, если по земле пойду как пилигрим,
С тобою встречусь я в горах и мы поговорим?
Душа летит к тебе, но я ей воли не даю:
Стыдливость в этом усмотри природную мою.
О, если б то, что у меня в душе сокрыто, вдруг
Тебе открылось, - поняла б, что я - хороший друг.
Спроси: кому когда-нибудь утяжелял я путь?
Спроси: я причинял ли зло друзьям когда-нибудь?
***
"Ты найдешь ли, упрямое сердце, свой правильный путь?
Образумься, опомнись, красавицу эту забудь.
Посмотри: кто любил, от любви отказался давно,
Только ты, как и прежде, неверной надежды полно.
Кто любил, - о любви позабыл и спокоен весьма,
Только ты еще бредишь любовью и сходишь с ума!"
Мне ответило сердце мое: "Ни к чему руготня.
Не меня ты брани, не меня упрекай, не меня,
Упрекай свои очи, - опомниться их приневоль,
Ибо сердце они обрекли на тягчайшую боль.
Кто подруги другой возжелал, тот от века презрен!"
Я воскликнул: "Храни тебя бог от подобных измен!"
А подруге сказал я: "Путем не иду я кривым,
Целомудренный, верен обетам и клятвам своим.
За собою не знаю вины. Если знаешь мой грех,
То пойми, что прощенье, - деяний достойнее всех.
Если хочешь - меня ненавидь, если хочешь - убей,
Ибо ты справедливее самых высоких судей.
Долго дни мои трудные длятся, мне в тягость они,
А бессонные ночи еще тяжелее, чем дни...
На голодного волка походишь ты, Лейла, теперь,
Он увидел ягненка и крикнул, рассерженный зверь:
"Ты зачем поносил меня, подлый, у всех на виду?"
Тот спросил: "Но когда?" Волк ответствовал: "В прошлом году".
А ягненок: "Обман! Я лишь этого года приплод!
Ешь меня, но пусть пища на пользу тебе не пойдет!.."
Лейла, Лейла, иль ты - птицелов? Убивает он птиц,
А в душе его жалость к бедняжкам не знает границ.
Не смотри на глаза и на слезы, что льются с ресниц,
А на руки смотри, задушившие маленьких птиц".
***
Странно мне, что Лейла спит в мирном, тихом доме,
А мои глаза пути не находят к дреме.
Лишь забудутся они, - боль их не забудет,
Стоны сердца моего сразу их разбудят.
Лейла, был со мной всю ночь образ твой чудесный,
Улетел он, как душа из тюрьмы телесной.
Долго не было его - прилетел он снова.
Где там ласка: упрекать стал меня сурово! ..
***
Из амир-племени жену, навек разъединив
С ее роднею, взял супруг из племени сакиф.
Когда въезжала Лейла в Нахль, был грустен влажный взгляд.
Верблюды, шею изогнув, смотрели всё назад.
В неволе милая моя у тучных богачей, -
Желают родичи ее лишь денег да вещей.
Но что придумать нам, друзья, но что нам сотворить,
Чтоб с Лейлой встретиться я мог и с ней поговорить?
А если сделать ничего не можем в эти дни, -
Что ж, невозможного хотим, увы, не мы одни.
На караван моей любви я издали смотрел.
Гнал ветер облако над ним, стремясь в чужой предел.
В долине между горных скал шумел речной поток,
Скакали кони по тропе, бегущей на восток.
А я смотрел на караван, что милую увез,
И мне казалось, что сейчас ослепну я от слез.
***
Пусть, по ее словам, моя любовь ей не нужна, -
Я создан для ее любви, а для моей - она.
И если мысль - ее забыть - со мной тайком хитрит,
То совесть, эту мысль прогнав, мне правду говорит:
Моя подруга создана отрадою самой,
Она мила, она стройна, она сходна с весной!
О, если б я огонь извлек, что в сердце я таю,
Объял бы с головы до ног он милую мою,
Любовь, что дремлет у меня во глубине души,
Баюкала б ее, склонясь над ней в ночной тиши.
"Ты видишь, - другу я сказал, - как Лейла мне мила,
Как велика моя любовь и как ее мала".
***
Когда нельзя прийти мне к Лейле, - вдали от милой, безутешен,
Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.
Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?
Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!
На суток несколько в Зу-ль-Гамре я сам расстался с ней когда-то,
Как я раскаиваюсь в этом, как тяжела была утрата!
Когда прошли те дни Зу-ль-Гамра, - разлуки наступили сроки,
Я совести своей услышал невыносимые упреки.
О, как я мучаюсь в разлуке и поутру и на закате, -
Так любящая мать страдает вдали от своего дитяти.
Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,
Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.
Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь в день отрадный, -
Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.
***
Я влюблен, и состраданья лишь от господа я жду:
От людей я вижу только притесненье и беду.
По ночам гляжу на звезды, вечной болью изнурен,
А мои друзья вкушают в это время сладкий сон.
Я задумчив и печален, я безумием объят,
А мое питье и пища - колоквинт и горький яд.
До каких мне пор скитаться и рыдать в степной глуши?
Что мне делать с этой жизнью? Лейла, ты сама реши!
Сам Джамиль ибн Мамар не был страстью столько лет палим,
И такой любви всевластной не испытывал Муслим,
Ни Кабус, ни Кайс - мой тезка - не любили так подруг,
Ни араб, ни чужестранец не познали столько мук.
И Дауд когда-то вспыхнул, на любовь свою взглянув,
И, открыв соблазны страсти, стал безумствовать Юсуф,
И влюбился Бишр, и Хинде не хотелось ли проклясть
Всегубительную силу - упоительную страсть?
И Харута эта сила чаровала вновь и вновь,
И Марута поразила беспощадная любовь.
Так могу ли я, влюбленный, не блуждать в ночи глухой,
Так могу ли я не плакать, обессиленный тоской?
Если бы не ночь, то душу у меня бы отняла
Та, что ранит и врачует, - и лекарство и стрела!
Чем возлюбленная дальше, тем любовь всегда сильней.
Кто любовь мою утешит, кто подумает о ней?
Прилетел восточный ветер и огонь разжег в груди,
И влюбленному велел он: "От любви с ума сойди!"
Что таит слеза безумца? Кто ответит на вопрос?
Должен кто-нибудь проникнуть наконец-то в тайну слез!
Я красноречив, но слова о любви не обрету:
Слезы - те красноречивей, хоть познали немоту!
Разве может скрыть влюбленный то, что в сердце зажжено?
Разве жар неутоленный спрятать смертному дано?
Призрак, прежде чем украдкой ты во тьме пришел ко мне,
Я услышал запах сладкий в полуночной тишине.
Это дуновенье луга, орошенного дождем:
Он, сперва росой заплакав, улыбается потом.
***
Лейла, надо мной поплачь, - я прошу участья.
Оба знаем - я и ты, - что не знаем счастья.
Мы в одном краю живем, но всесильна злоба, -
И несчастны мы вдвоем, и тоскуем оба.
Подари ты мне слезу - светлое даренье.
Я - безумие любви, я - ее горенье.
Сердцем обладаешь ты добрым, нежным, зрячим,
Так поплачь же надо мной, помоги мне плачем.
Обменяться нам нельзя сладкими словами, -
Обменяемся с тобой горькими слезами.
***
Когда я, став паломником, найду ее у врат
Святого дома божьего, где голуби парят,
Тогда своей одеждою коснусь ее одежд,
Отринув запрещения зловредных и невежд.
Она развеет боль мою улыбкою одной,
Когда у ложа смертного предстанет предо мной.
Подобных мне и не было, сгорающих дотла,
Желающих, чтоб к пеплу их любимая пришла!
О, вечно вместе жить бы нам! А в наш последний час
В одной могиле, рядышком, пусть похоронят нас.
Ту, чья улыбка нежная и тонкий, стройный стан
С ума сведут и старого, - увозит караван.
Хотел поцеловать ее, - строптивости полна,
Мне, словно лошадь всаднику, противилась она.
Но прикусила палец свой и сделала мне знак:
"Боюсь я соглядатаев, - теперь нельзя никак!.."
***
О, чудный день, когда восточный веял ветер
И облака в ее краях рассеял вечер,
Когда откочевал мой род в края другие,
Но быть я не хотел там, где мои родные...
О, горы вкруг ее становья! На мгновенье
Раздвиньтесь: пусть несет от милой дуновенье
Восточный ветерок: вдохнув его прохладу,
Я исцелю свой жар и обрету усладу.
Недаром ветерку дано такое свойство:
Из сердца гонит он тоску и беспокойство.
Где чудная пора, куда ушли без вести
Утра и вечера, когда мы были вместе!
Простит ли Лейла мне, что все ее поносят?
А мне бранить ли ту, что миру свет приносит?
Сиянием своим она всю землю нежит,
И лишь моей душе мой светоч не забрезжит.
Больны мои глаза любовью, но страдальца
Ей просто исцелить прикосновеньем пальца.
Душа моя забыть любимую не может,
И душу я браню, но разве брань поможет?
Когда я с Лейлой был, - с тех пор не каюсь в этом, -
Я целомудрия связал себя обетом.
У опустевшего ее стою становья, -
И вновь схожу с ума, ее желаю вновь я!
***
Ты видишь, как разлука высекла, подняв свое кресало,
В моей груди огонь отчаянья, чтоб сердце запылало.
Судьба решила, чтоб немедленно расстались мы с тобою, -
А где любовь такая сыщется, чтоб спорила с судьбою?
Должна ты запастись терпением: судьба и камни ранит,
И с прахом кряжи гор сровняются, когда беда нагрянет.
Дождем недаром плачет облако, судьбы услышав грозы;
Его своим печальным спутником мои избрали слезы!
Клянусь, тебя не позабуду я, пока восточный ветер
Несет прохладу мне и голуби воркуют на рассвете,
Пока мне куропатки горные дарят слова ночные,
Пока - зари багряной вестники - кричат ослы степные,
Пока на небе звезды мирные справляют новоселье,
Пока голубка стонет юная в нарядном ожерелье,
Пока для мира солнце доброе восходит на востоке,
Пока шумят ключей живительных и родников истоки,
Пока на землю опускается полночный мрак угрюмый, -
Пребудешь ты моим дыханием, желанием и думой!
Пока детей родят верблюдицы, пока проворны кони,
Пока морские волны пенятся на необъятном лоне,
Пока несут на седлах всадников верблюдицы в пустыне,
Пока изгнанники о родине мечтают на чужбине, -
Тебя, подруга, не забуду я, хоть места нет надежде...
А ты-то обо мне тоскуешь ли и думаешь, как прежде?
Рыдает голубь о возлюбленной, но обретет другую.
Так почему же я так мучаюсь, так о тебе тоскую?
Тебя, о Лейла, не забуду я, пока кружусь в скитанье,
Пока в пустыне блещет марева обманное блистанье.
Какую принесет бессонницу мне ночь в безлюдном поле,
Пока заря не вспыхнет новая для новой, трудной боли?
Безжалостной судьбою загнанный, такой скачу тропою,
Где не найду я утешения, а конь мой - водопоя.
***
Вы опять, мои голубки, - на лугу заветном.
С нежностью внимаю вашим голосам приветным.
Вы вернулись... Но вернулись, чтоб утешить друга.
Скрою ли от вас причину своего недуга?
Возвратились вы с каким-то воркованьем пьяным, -
То ль безумьем обуяны, то ли хмелем странным?
Где, глаза мои, могли вы встретиться с другими -
Плачущими, но при этом все-таки сухими?
Там, на финиковых гроздьях, голуби висели, -
Спутник спутницу покинул, кончилось веселье.
Все воркуют, как и прежде, лишь одна, над лугом,
Словно плакальщица, стонет, брошенная другом.
И тогда я Лейлу вспомнил, хоть она далёко,
Хоть никто желанной встречи не назначил срока.
Разве я усну, влюбленный? Слышу я, бессонный,
Голубей неугомонных сладостные стоны.
А голубки, бросив плакать и взъерошив перья,
Горячо зовут любимых, полные доверья.
Если б Лейла полетела легкокрылой птицей,
С ней всегда я был бы рядом, - голубь с голубицей.
Но нежней тростинки Лейла: может изогнуться,
Если вздумаешь рукою ласково коснуться.
***
"Она худа, мала и ростом, - мне речь завистников слышна, -
Навряд ли будет даже в локоть ее длина и ширина.
В ее глазах мы видим зелень, - как бы траву из-под ресниц..."
Но я ответил: "Так бывает у самых благородных птиц".
"Она, - смеются, - пучеглаза, да у нее и рот большой..."
Что мне до них, когда подруга мне стала сердцем и душой!
О злоязычные, пусть небо на вас обрушит град камней,
А я своей любимой верен пребуду до скончанья дней.
***
Мне говорят: "В Ираке она лежит больная,
А ты-то здесь, здоровый, живешь, забот не зная".
Молюсь в молчанье строгом о всех больных в Ираке,
Заступник я пред богом за всех больных в Ираке,
Но если на чужбине она - в тисках болезни,
То я тону в пучине безумья, в смертной бездне.
Из края в край брожу я, мои разбиты ноги,
Ни вечером, ни утром нет к Лейле мне дороги.
В груди моей как будто жестокое огниво,
И высекает искры оно без перерыва.
Лишь вспомню я о Лейле, душа замрет от страсти,
И кажется: от вздохов рассыплется на части...
Дай мне воды глоточек, о юное светило,
Что и луну блистаньем и молнию затмило!
Ее чернеют косы, - скажи: крыла вороньи.
В ней все - очарованье, томленье, благовонье.
Скитаюсь, как безумный, любовью околдован,
Как будто я цепями мучительными скован.
С бессонницей сдружился, я стал как одержимый,
А сердце бьется, стонет в тоске непостижимой.
Весь от любви я высох, лишился прежней силы -
Одни остались кости, одни сухие жилы.
Я знаю, что погибну, - так надобны ль упреки?
И гибель не погасит любви огонь высокий.
Прошу вас, напишите вы на моей могиле:
"Любовь с разлукой вместе несчастного убили".
Кто мне поможет, боже, в моей любви великой
И кто потушит в сердце огонь многоязыкий?
***
У газеленка я спросил: "Ты милой Лейлы брат?"
"Да, - он ответил на бегу, - так люди говорят".
Ее подобье, ты здоров, а милая больна, -
Несправедливо! Ибо нам понятно: не она
Похожа на газель в степи, - приманку для сердец, -
А нежная газель взяла ее за образец.
***
Весть о смерти ее вы доставили на плоскогорье, -
Почему не другие, а вы сообщили о горе?
Вы на взгорье слова принесли о внезапной кончине, -
Да не скажете, вестники смерти, ни слова отныне!
Страшной скорби во мне вы обвал разбудили тяжелый, -
О, пусть отзвук его сотрясет ваши горы и долы!
Пусть отныне всю жизнь вам сопутствуют только невзгоды,
Пусть мучительной смертью свои завершите вы годы.
Только смертью своей вы бы горе мое облегчили, -
Как бы я ликовал, как смеялся б на вашей могиле!
Ваша весть мое сердце разбила с надеждою вместе,
Но вы сами, я думаю, вашей не поняли вести.
***
Вспоминаю Лейлу мою и былые наши года.
Были счастливы мы, и нам не грозила ничья вражда.
Сколько дней скоротал я с ней, -
столь же длинных, как тень, копья
Услаждали меня те дни, - и не мог насладиться я...
Торопили верблюдов мы, ночь легла на степной простор,
Я с друзьями на взгорье был, - разгорелся Лейлы костер,
Самый зоркий из нас сказал: "Загорелась вдали звезда
Там, где Йемен сокрыт во тьме, там, где облачная гряда".
Но товарищу я сказал: "То зажегся Лейлы костер,
Посредине всеобщей мглы он в степи свой огонь простер".
Ни один степной караван пусть нигде не рубит кусты,
Чтоб горел только твой костер, нам сияя из темноты!
Сколько дел поручали мне, - не запомню я их числа, -
Но когда приходил к тебе, забывал я про все дела.
О друзья, если вы со мной не заплачете в час ночной,
Поищу я друга себе, чтоб заплакал вместе со мной.
Я взбираюсь на кручи скал, я гоним безумьем любви,
Чтоб на миг безумье прогнать, я стихи слагаю свои.
Не дано ли разве творцу разлученных соединять,
Разуверившихся давно в том, что встреча будет опять?
Да отвергнет Аллах таких, кто, увидев мою беду,
Утверждает, что скоро я утешительницу найду.
В рубашонке детской тебя, Лейла, в памяти берегу
Я с тех пор, как вместе с тобой мы овец пасли на лугу.
Повзрослели дети твои - да и дети твоих детей,
Но, как прежде, тебя люблю или даже еще сильней.
Только стоило в тишине побеседовать нам вдвоем, -
Клевета настигала нас, отравляла своим питьем.
Пусть Аллах напоит дождем благодати твоих подруг, -
Увела их разлука вдаль, никого не видать вокруг.
Ни богатство, ни нищета не дадут мне Лейлу забыть,
Нет, не каюсь я, что любил, что я буду всегда любить!
Если женщины всей земли, блеском глаз и одежд маня,
На нее стремясь походить, захотят обольстить меня, -
Не заменит Лейлу никто... О друзья, мне не хватит сил,
Чтобы вынести то, что бог и любимой и мне судил.
Ей судил он уйти с другим, ну а мне, на долю мою,
Присудил такую любовь, что я горечь все время пью...
Вы сказали мне, что она обитает в Тейме с тех пор,
Как настало лето в степи... Но к чему такой разговор?
Вот и лето прошло уже, но по-прежнему Лейла там...
Если б злые клеветники удалились отсель в Ямам,
Ну а я бы - в Хадрамаут, в отдаленнейшие места,
То и там, я верю, меня б отыскала их клевета.
Как душонкам низким таким удается - чтоб им пропасть! -
Узы нашей любви рассечь, опорочить светлую страсть?
О Аллах, меж Лейлой и мной раздели любовь пополам,
Чтобы поровну и тоска и блаженство достались нам.
Светлый мой путеводный знак, - не успеет взойти звезда,
Не успеет блеснуть рассвет, - мне о ней напомнят всегда.
Из Дамаска ли прилетит стая птиц для поиска гнезд,
Иль над Сирией заблестит острый Сириус в бездне звезд,
Иль почудится мне: ее имя кто-то здесь произнес,-
Как заплачу я, и мокра вся одежда моя от слез.
Лишь повеет ветер весны, устремляясь в ее края, -
К Лейле вместе с ветром весны устремится душа моя.
Мне запретны свиданья с ней, мне запретен ее порог,
Но кто может мне запретить сочинение страстных строк?
Не считал я досель часы, не видал, как время текло,
А теперь - одну за другой - я ночей считаю число.
Я брожу меж чужих шатров, я надеюсь: наедине
Побеседую сам с собой о тебе в ночной тишине.
Замечаю, когда молюсь, что не к Мекке лицом стою,
А лицом к стоянке твоей говорю молитву свою.
Но поверь мне, Лейла, что я - не язычник, не еретик,
Просто ставит моя любовь лекарей с их зельем в тупик.
Как любимую я люблю! Даже те люблю имена,
Что звучат, как имя ее, - хоть сходна лишь буква одна...
О друзья, мне Лейла нужна, без нее и день - словно год.
Кто ее приведет ко мне или к ней меня приведет?
